Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - Стивен Дональдсон

«Надо ожесточиться, — думал он. — Это помогает выжить!»

По-видимому, жестокость была единственным, вкус к чему он был еще способен ощущать. К своему ужасу Томас вдруг заметил, что перестал двигаться. Он стоял посередине тротуара со сжатыми кулаками и трясущимися плечами. Он безжалостно заставил себя идти вперед. И тут же с кем-то столкнулся.

— Грязная свинья!

Томас успел заметить что-то цвета охры; человек, на которого он налетел, был одет в грязный коричнево-красный макинтош. Но он не стал останавливаться для извинений. Вместо этого он ускорил шаг, чтобы не видеть выражения страха и отвращения еще на одном лице. Вскоре его шаги вновь обрели пустую механическую размеренность.

Теперь он шел мимо офисов электрической компании — единственной причины, заставившей его проделать этот путь ради оплаты телефонного счета. Два месяца назад он отправил по почте чек для электрической компании; сумма была ничтожной — он мало пользовался электроэнергией и получил этот чек обратно. Фактически, конверт даже не вскрывали. Приклеенная к нему записка поясняла, что его счет кто-то анонимно оплачивал по меньшей мере в течение года.

В результате долгой внутренней борьбы он пришел к выводу, что если не станет сопротивляться такой тенденции, то скоро у него вообще не будет повода появляться среди людей. Поэтому-то он и совершил сегодня эту двухмильную прогулку до города с целью лично оплатить свой телефонный счет, а также доказать всем, что он не позволит отобрать у себя право быть человеком. В ярости на свою отверженность, он искал способ, чтобы бросить вызов, защитить свои, равные с другими смертными, права.

«Лично… — думал он. — А что, если я опоздал? Если счет уже оплачен? Тогда зачем я пришел сюда лично?»

Эта мысль повергла его сердце в трепет. Он быстро проделал процедуру ВНК и снова бросил взгляд на вывеску телефонной компании, до которой оставалось полквартала. Продвигаясь вперед, готовый в любой момент подавить приступ страха, он вдруг осознал, что мысленно повторяет какой-то мотив в такт шагам. Вспомнились и слова:

Золотой мальчик, глиняные ножки,До чего же тебе трудноТопать по дорожке…Дам тебе несильного пинка я —Покатился, золотом сверкая…

Этот бессмысленный стишок назойливо вертелся в голове, насмешливо хихикая, и дурацкий мотив стучал в висках, как оскорбление, словно исполняемый на каком-то смычковом инструменте.

«Наверное, где-нибудь в мистических небесах Вселенной, — думал Кавинант, — есть некая ожиревшая богиня, с трудом вымучивающая мою дурацкую судьбу; довольно одного пинка злобным взглядом, и я сразу оказался поверженным. И до чего же я неповоротлив! Насмешка рождает страх. О, все верно, золотой мальчик».

Однако одной усмешкой от этой мысли было не отделаться, потому что однажды он уже был чем-то вроде золотого мальчика. Брак его оказался счастливым. В одном порыве вдохновения он написал роман, не имея ни малейшего понятия о том, как это делается, и потом целый год видел его название в списках бестселлеров. И потому денег у него сейчас было достаточно.

«Я мог бы стать богачом, — думал он, — если бы знал, что напишу такую книгу».

Но он не знал. И даже сомневался, найдет ли издателя. Да, тогда он сомневался в этом. Те дни были самыми счастливыми в его жизни: он только что женился на Джоан… Когда они были вместе, им не нужно было ни денег, ни славы, вообще ничего. Воображение его тогда озарило самое настоящее вдохновение, и теплые чары ее гордости и страсти заставляли его гореть, подобно вспышке молнии, но не секунды, не доли секунды, а целые пять месяцев в одном долгом неистовом взрыве энергии, который, казалось, создавал природу земли из ничего одной лишь силой своего блеска: холмы, утесы, деревья, клонящиеся под порывами пылкого ветра, ночные грабители — все являлось на свет из вспышки этой белой молнии, ударившей в небо из-под его блистательного пера. Когда работа была закончена, он почувствовал себя таким опустошенным и умиротворенным, словно вся любовь мира излилась в одном акте.

Ему было нелегко. Восприятие вершин и глубин, придавшее каждому написанному им слову вид засохшей до черноты крови, было мучительно. А он был из тех, кто любит вершины; беспредельные эмоции давались ему непросто. Но это восхитительно. Сосредоточение на этом пике энергии оставалось самым чистым и прекрасным из всего, что было у него в жизни. Величественный фрегат его души пересек глубокий и опасный океан. Кавинант отослал рукопись с чувством спокойной уверенности.

В течение этих месяцев творчества, а затем ожидания, они жили на ее доход. Она, Джоан Махт Кавинант, была спокойной женщиной, глаза и цвет лица ее выражали больше, чем слова. Кожа ее имела золотистый оттенок, и оттого Джоан была похожа на теплый драгоценный шлейф, наполненный радостью. Ее нельзя было назвать ни крупной, ни сильной, и Томаса всегда поражало то обстоятельство, что она добывала средства для их существования, объезжая лошадей.

Однако слова «объездка» и «дрессировка» ни в коей мере не отражали ее мастерства в обращении с животными. В ее работе не было никаких проверок на силу, никаких брыкающихся жеребцов с сумасшедшими глазами и раздувающимися ноздрями. Кавинанту казалось, что она не укрощала лошадей — она их обольщала. Одно ее прикосновение мгновенно успокаивало их дергающиеся мускулы. Ее воркующий голос заставлял расслабиться их напряженные уши. Когда она садилась верхом без седла, то ее ноги, обхватывая их бока, уменьшали силу их первобытного страха. И всякий раз, когда лошадь выходила из-под контроля, она просто соскальзывала с нее и оставляла в покое до тех пор, пока спазм дикости не проходил сам собой. И, наконец, она пускала лошадь в неистовый галоп вокруг Небесной Фермы, чтобы доказать, что та может выложиться до предела, даже подчиняясь чужой воле.

Глядя на нее, Кавинант, бывало, чувствовал себя несколько униженным таким мастерством. И даже после того, как она научила его ездить верхом, он не мог преодолеть страха перед этими животными.

Ее работа была не слишком прибыльной, но она кормила их обоих до того самого дня, когда от издателя пришло письмо с положительным ответом. В этот день Джоан решила, что пора завести ребенка.

Ввиду обычных задержек с публикацией им пришлось прожить еще почти год на аванс от авторского гонорара Кавинанта. Джоан продолжала заниматься своей работой, пока это не стало угрожать безопасности развивающегося в ней ребенка. Потом, когда ее тело подсказало-, что час настал, она перестала работать. С той поры она начала жить внутренней жизнью, с таким старанием подчиняясь задаче выносить ребенка, что часто глаза ее заволакивало дымкой ожидания.